Лев толстой страшный зверь читать. Л. Толстой. Страшный зверь. Опасные звери из семейства кошачьих. Басня Толстого «Страшный зверь Произведения толстого страшный зверь
© Каменистый А., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Глава 1
В хвойном лесу, покрывавшем южный склон Сторожевого холма от подножия до вершины, приличные кусты встречались нечасто, но здесь это правило грубо нарушалось. Густые заросли с ярко-зеленой листвой, как полагается в начале лета, тянулись узкой полосой, образовав почти непроницаемую для глаза стену. Годы назад одна из особенно злых осенних бурь свалила несколько отживших свой век сосен, оставив громадные стволы гнить и рассыпаться в труху. Образовалась вытянутая прогалина, щедро освещаемая солнцем, что позволило мелкой растительности подняться во весь рост. Но это ненадолго – хвойные великаны скоро возьмут свое, а все, на что они бросают тень, быстро чахнет.
Дирт притаился за трухлявым стволом давно упавшего дерева и не мигая смотрел вниз. Там, за кустами, просматривалось подозрительное движение, не гармонирующее с колебанием веток, раскачиваемых едва заметными порывами утреннего ветерка. Никто из людей не мог забраться так далеко от опушки, зверь – вот кто там бродит. Не белка, и не заяц, что-то гораздо крупнее. Но и не взрослый лось, уж он бы даже за такими зарослями не укрылся.
Для всех жителей Хеннигвиля, за единственным исключением в лице Дирта, ответ был всего один. И подразумевал столь же единственно правильное действие: мчаться прочь, не останавливаясь, не разбирая дороги, скривив физиономию в гримасе крайнего ужаса и прилагая нешуточные усилия ради сохранности чистоты штанов. И бежать таким образом до тех пор, пока нестерпимая боль не скрутит обессиленные легкие и каждый глоток воздуха начнет причинять нестерпимые страдания.
Нет – исключение не одно. Он позабыл про лэрда Далсера. Хотя, если говорить откровенно, его трудно причислить к жителям Хеннигвиля.
Как, впрочем, и самого Дирта.
Преподобный Дэгфинн тоже не очень-то боится леса, хотя во всем селении знают об этом лишь трое, включая его самого. Но с ним все сложно, да и традиционный ответ хеннигвильцев его вполне устраивает.
Дирта традиционный ответ не устраивал. Он ведь знал, что в этом лесу обитает далеко не одно существо. Лоси, медведи, олени, волки, косули, кабаны, зайцы, лисы, барсуки, еноты и прочие: в их присутствии легко убедиться, бегло изучив следы на первой попавшейся тропе. А однажды ему встретились отпечатки копыт неведомого создания, судя по всему, крупного. Наверное – это был зубр, хотя уверенности в подобном выводе у Дирта не было, ему ведь так и не удалось взглянуть на редкого зверя даже издали.
Следов демонов, которыми так любили пугать друг друга суеверные жители Хеннигвиля, он не встречал ни разу. Ну… наверное. А ведь, кроме него, никто не отваживался забираться в лес так далеко. Да что там говорить: редкий смельчак находил в себе силы сделать больше десятка шагов от опушки, да и таких не хватало даже на жалкую полусотню.
Интересно: почему они так неистово верят в древних демонов, если у них даже возможности взглянуть на следы нет? Вот уж прав лэрд Далсер, когда называет человека самым парадоксальным существом. Ведь мудрость и глупость зачастую мирно уживаются в одной голове, занимаясь разными вопросами.
Нашел дурака: в Хеннигвиле и тухлятине применение найдут, а уж червями здесь даже младенца не напугать. Как Дирта ни заставляй, а у преподобного Дэгфинна свое мнение: что в селение попало, то там и останется, и плевать, если кто-то против.
Оленя он разделает на месте, расстелет шкуру, набросает на нее крапивы, разложит поверх нее куски парного мяса, завернет как следует, подвесит за углы в теньке, после чего заберется на вершину Сторожевого холма и помчится вниз, к дому лэрда. Тот осмотрит печенку, почки и легкие, брезгливо скривится и, очень может быть, что признает дичь годной, не потребует ее выбросить. Или даже разрешит взять лакомую часть туши на свои нужды, а не относить почти все вечно голодным хеннигвильцам, ведь удачливый охотник заслужил небольшой приз. Тогда Дирту придется возвратиться, забрать добычу и спуститься вниз, к Смородиновому ручью. Там, на подмытом водой склоне, у него вырыта добротная коптильня.
При воспоминании о том, как нестерпимо вкусно пахнет на совесть прокопченная полоска оленины, желудок Дирта забурчал от нетерпения. Звук показался ненормально громким. Хотя что тут странного? Когда он в последний раз наедался досыта, тем более мясом? Такое ощущение, что никогда.
Нет, не олень: Дирт разглядел голову. Серенькая, с рыжим налетом, украшенная аккуратными ветвящимися рожками.
Косуля. Самец.
Тоже ничего, хотя с оленем, конечно, не сравнить. Мясо недурственное, но, увы, у косули его гораздо меньше. Зато и нести будет легче. Дирт за последний год порядком вымахал, но до взрослого мужика еще недотягивает. Да и телосложение у него хрупкое, до сих пор дразнят худышкой.
Пальцы на тетиве напряглись, и в этот момент ветерок затих. Дирт и раньше не шевелился, а тут и вовсе застыл словно камень.
Ну же! Ветер! Давай, задувай! Ты просто обязан отправиться на прогулку в сторону вершины, прямиком на Дирта. Утро ведь, в эту пору твое направление меняется редко.
Изменение может привести к непоправимому. Как бы Дирт ни мылся в неделю по два-три раза, до смеха удивляя грязнуль вроде Фроди, чуткие ноздри косули неминуемо уловят человеческий запах, и шустрое животное помчится по склону длинными прыжками, забавно вскидывая высокий круп. Глупо браться за лук, когда между целью и тобой густое переплетение зеленеющих веток. Стрела, зацепив хотя бы одну из них, непредсказуемо изменит направление, и придется попрощаться с рогатым мясом.
А потом неизвестно, сколько будешь стрелу разыскивать: в таких случаях они имеют нехорошую привычку теряться.
1Мышка вышла гулять. Ходила по двору и пришла опять к матери.
– Ну, матушка, я двух зверей видела. Один – страшный, а другой – добрый.
Мать сказала:
– Скажи, какие это звери?
Мышка сказала:
– Один, страшный, ходит по двору вот этак: ноги у него черные, хохол красный, глаза навыкате, нос крючком. Когда я мимо шла, он открыл пасть, ногу поднял и стал кричать так громко, что я от страха не знала, куда уйти.
– Это петух,- сказала старая мышь.- Он зла никому не делает, его не бойся. Ну, а другой зверь?
– Другой лежал на солнышке и грелся. Шейка у него белая, ножки серые, гладкие, сам лижет свою белую грудку и хвостиком чуть двигает, на меня глядит.
Старая мышь сказала:
– Дура, ты, дура! Ведь это сам кот.
Страшный зверь (Кто страшнее)
Возможно, вам будут интересны и следующие сказки :
- Жила мышь в степи, а близко был лес. Звали мышь Мышка-Тишка. Вот Мышка-Тишка. жила год, другой и третий. И днем и ночью все три года...
- 1. Суп из колбасной палочки Ну и пир задали нам вчера во дворце! – сказала одна пожилая мышь другой мыши, которой не довелось побывать на...
- Бежала куда то мышка. Долго ли, коротко ли бежала, повстречала олешка. Мышка спросила: – Друг олешек, куда и откуда идешь? При таких словах олешек поднял...
- Давным-давно в далекой стране жил очень жадный человек по имени Вангден. Несмотря на то что он круглый год собирал с жителей всевозможные налоги, ему все...
- Мышка вдоль берега бежала, бежала и клей нашла. Копалась она, копалась, клейницу нашла. Люди: – Тебе зачем клейница нужна? Мышка: – Для лодки. Люди: –...
- Вариант 1 Жил-был царь с царицею. Любил он ходить на охоту и стрелять дичь. Вот один раз пошел царь на охоту и увидел: сидит на...
О детях и для детей
Ответы к стр. 23
Лев Толстой
Страшный зверь
- Ну, матушка, я двух зверей видела. Один страшный, а другой добрый.
Мать сказала:
- Скажи, какие эти звери?
Мышка сказала:
- Один, страшный, ходит по двору вот так: ноги у него чёрные, гребешок красный, нос крючком. Когда я мимо шла, он открыл пасть, ногу поднял и стал кричать так громко, что я очень испугалась.
- Это петух, - сказала старая мышь, его не бойся. Ну, а другой зверь?
- Другой лежал на солнышке и грелся. Шейка у него белая, ножки серые, гладкие, сам лижет свою белую грудку и хвостиком машет, на меня глядит.
Старая мышь сказала:
- Глупая ты! Вот это сам кот.
1. Определи жанр этого произведения. Укажи +
+ басня сказка рассказ
2. Укажи ⇒ , о ком говорила маленькая мышка.
страшный ⇒
петух
добрый ⇒
кот
3 ∗ . Допиши предложение.
Басню «Страшный зверь» написал Лев Толстой.
4. Какой была мышка? Укажи ответ + или запиши свой.
Умная +
глупая опытная
+
маленькая добрая
5. Раскрась рисунки и запиши героев басни.
Кот такой милый: грудка белая, ножки серые, гладкие, на солнышке лежит, греется – душа радуется. Но это смотря для кого. Всем известно, что для мыши страшнее кошки зверя нет. Но мышка, что из басни «Страшный зверь» - глупая, увидела зверя с благообразной внешностью и говорит: «Добрый, добрый…». И не испугалась она его. А вот громкогласного петуха устрашилась. И только мать подсказала глупышке-мышке, кого воистину надо опасаться. Внешность порой обманчива…
«Страшный зверь»
Мышка вышла гулять. Ходила по двору и пришла опять к матери.
Ну, матушка, я двух зверей видела. Один - страшный, а другой - добрый.
Мать сказала:
Скажи, какие это звери?
Мышка сказала:
Один, страшный, ходит по двору вот этак: ноги у него чёрные, хохол красный, глаза навыкате, нос крючком. Когда я мимо шла, он открыл пасть, ногу поднял и стал кричать так громко, что я от страха не знала, куда уйти.
Это петух,- сказала старая мышь.- Он зла никому не делает, его не бойся. Ну, а другой зверь?
Другой лежал на солнышке и грелся. Шейка у него белая, ножки серые, гладкие, сам лижет свою белую грудку и хвостиком чуть двигает, на меня глядит.
Старая мышь сказала:
Глупышка! Ведь это сам кот.
Страшный зверь
Мышка вышла гулять. Ходила по двору и пришла опять к матери.
– Ну, матушка, я двух зверей видела. Один страшный, а другой добрый.
Мать сказала:
– Скажи, какие эти звери.
Мышка сказала:
– Один страшный, ходит по двору вот так: ноги у него чёрные, гребешок красный, нос крючком. Когда я мимо шла, он открыл пасть, ногу поднял и стал кричать так громко, что я очень испугалась.
– Это петух, – сказала старая мышь, – его не бойся. Ну, а другой зверь?
– Другой лежал на солнышке и грелся. Шейка у него белая, ножки серые, гладкие, сам лижет свою белую грудку и хвостиком машет, на меня глядит.
Старая мышь сказала:
– Глупая ты. Вот это сам кот.
Из книги
Мир короля Артура
автора
Сапковский Анджей
ЗВЕРЬ РЫКАЮЩИЙ
Сарацин Паломид - рыцарь храбрый и честолюбивый, прославленный и пользующийся уважением - все время оттягивал свой переход в христианскую веру и оставался нехристем. Однажды случился бой, в котором Паломид победил и убил другого сарацина, а когда Страшный сад
Петропавла привели отнюдь не в НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТИК. Когда Белый Свет, на котором разыгрывались события последнего времени, подошел к концу, Остов Мира вдруг заявил голосом гида:– СТРАШНЫЙ САД.Петропавел не то чтобы оробел, но сильно проникся: словосочетания Глава 5. Ни зверь, ни человек…
Но бедный, бедный мой Евгений…Увы! его смятенный умПротив ужасных потрясенийНе устоял. Мятежный шумНевы и ветров раздавалсяВ его ушах. Ужасных думБезмолвно полон, он скитался.Его терзал какой-то сон.“Его терзал какой-то сон” - прямое СТРАШНЫЙ СУД. Достоевский
Перечитывая Достоевского, нельзя не заметить, как далеко увели российскую словесность от собственно литературы ее великие авторы. Особенно это бросается в глаза, если читать Достоевского медленно, чему сам писатель отчаянно противится. Как «Зверь в загоне»
Сам Б. Л. Пастернак называл этот период «вторым рождением». В это время он напряженно работает над романом «Доктор Живаго», который, по замыслу автора, должен был стать выражением его взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории.В роман «В тот страшный год протяжно выли волки…»
В тот страшный год протяжно выли волки
По всей глухой встревоженной стране.
Он шел вперед в походной треуголке,
Верхом на сером в яблоках коне.
И по кривым ухабистым дорогам,
В сырой прохладе парков и лесов,
Бил барабан нерусскую Зверь Рыкающий
Сарацин Паломид - рыцарь храбрый и честолюбивый, прославленный и пользующийся уважением - все время оттягивал свой переход в христианскую веру и оставался нехристем. Однажды случился бой, в котором Паломид победил и убил другого сарацина, а когда Зверь Рыкающий (Wuesting Beast)
Чудовище, упоминаемое в легенде о короле Артуре в версии Томаса Мэлори (Le Morte d’Arthur). Зверь действительно отвратительный: морда змеиная, тело - леопарда, круп - льва, а голени - оленя. Когда существо двигалось, из брюха у него вырывались такие звуки, III. «Ночь ползет, тая во мраке страшный лик…»
Ночь ползет, тая во мраке страшный лик.
Веки тяжкие открою я на миг.
На стене темничной пляшет предо мной
Тенью черной и гигантской часовой.
Чуть мерцает в подземельи огонек.
Тело ноет, онемевши от досок.
Низки каменные своды, 27. «Не зверь ли я? А ночь всё та ж…»
Не зверь ли я? А ночь всё та ж…
Над сердцем тихо веет.
Всё та же ночь, всё тот же страж
В молчаньи цепенеет.
Ползет алчба, грядет испуг,
В ушах самум гуляет.
То крысий зов, то крысий дух:
Кто дышит, тот 48. «Я зверь безумный, зверь священный…»
Я зверь безумный, зверь священный,
Я жду тебя в тиши полночных чар.
Закон любви, царящий во вселенной,
Мне обещал блаженства дивный дар.
Меня душили грозы вожделенья,
Ночей бессонных жадная тоска.
Назрела страсть без воли, без Самый страшный зверь У нас в мире завелся зверь: сильный, смелый и хитрый, с резкими чертами хищника, быстрый и по-звериному ловкий, самый страшный зверь, которого только знало человечество - мортис. Эти существа внешне похожи на нас, людей, но вместо ногтей у них аккуратные сероватые когти. Твердые на ощупь, небольшие и слегка загнутые, они могут быть страшным оружием. Вторая отличительная черта: если подойти к ним на расстояние вытянутой руки, то слегка, почти неощутимо, повеет мертвечиной. Мы их так и называли - мертвяки. Откуда они взялись, никто не знал, но строились различные предположения: одним из самых ходовых был зомби-апокалипсис. Эта версия, по сути, не выдерживала никакой критики, но была необыкновенно популярна, занимая первое место. Единственное, что говорило в пользу зомби - так это то, что мортисы не были живыми. Этот факт, от которого вставали волосы дыбом, обнаружился совершенно случайно. Я уже говорил, что внешне мы похожи. Так вот, в больницу как-то попал ребенок мортиса. То есть тогда думали, что человека, не заостряя внимание на необычной деформации ногтей, которая в сравнении с остановкой сердца выглядела ничего не значащей мелочью. У него не билось сердце, и врачи всеми силами пытались вернуть того к жизни. Как вдруг, ребенок открыл глаза, спросил, где мама, встал и ушел. К слову сказать, сердце врачи так и не запустили. С этого случая начались целенаправленные исследования. Мортисов, и больших и малых, стали отлавливать и исследовать. Перво-наперво проверяли работу сердца. Не билось. Ни у одного. Даже у плода в утробе матери (тогда нам повезло, и мы поймали беременную самку мортиса). Во всем же остальном эти существа не были похожи на оживших мертвецов: отсутствовало трупное разложение, если не считать несильного запаха, питались они так же, как и люди, сырого мяса не ели, и тухлого тоже, людей и себе подобных не кусали. Вторая по популярности версия: генная мутация. Она переплеталась с генной модификацией, и разграничения между ними были размазаны. Или ученые что-то намудрили и сейчас только делают квадратные глаза, или эволюция где-то дала сбой. Третья версия заключалась в том, что мортисы не от мира сего. Да-да! Причем, это предположение лишь малым процентом отставало от двух предыдущих. Будто бы они проникли через какие-то мифические порталы или подобные м-м-м… устройства. Несмотря на кажущуюся абсурдность, версия прижилась, и теперь общество разделилось на три лагеря: по числу популярных интерпретаций одного конкретного факта - существование отличной от людской формы жизни. А потом стали пропадать люди. В основном дети и из отдаленных селений. Раньше бы подумали на диких зверей, в тех местах водились и медведи, и волки, и рыси, но нашлись такие свидетели, которые утверждали, что видели рядом мертвяков. А раз ополоумевший отец пропавшей девочки лет семи с пеной у рта доказывал, что мертвяк держал его дочь у себя на коленях, бок у той был разодран, его руки по локоть в крови, и рот так же измазан кровью. Слухи катились быстрее снежного кома при сходе лавины, и стали организовать отряды охотников для отстрела мортисов. В них состояли, в основном, охотники на волков и медведей: повидав в своей жизни многое, им были не страшны ни мертвяки, ни другие звери. Наша группа вышла на охоту в ночь по заявке родителей о пропавшем сыне: мальчик шел через поле в соседнее село в одну улицу, но так и не дошел. Родители думали, что он у соседей, а те думали, что мальчик просто передумал и не пришел. Хватились вечером, и, считай, весь день был потерян. Наш постоянный отряд собрался быстро: в последнее время исчезновения случались часто, раза два в неделю, и мы были готовы ко всему. Почти сразу же напали на след взрослого мертвяка: он уводил нас вниз по реке, туда, где жил пропавший мальчик. Хриплое дыхание с трудом пробивалось через горло. Ноздри раздувались, внюхиваясь в наполненный запахами воздух.
Увести хищников.
Резкий человеческий запах резал обоняние, вызывая тошноту.
Вниз, по реке, лишь бы не заметили следа, ведущего в горы.
Плутали мы знатно, зигзагами, постоянно возвращаясь на одно и тоже место, и ходили кругами. Каким бы зверем ни был этот мертвяк, а в искусстве запутывания следов он являлся мастером. Мы двигались за ним хвостиком два дня. Потом, вдруг, след разделился: один уходил в горы, другой вился так же вниз по реке. Внимательно изучив оба, мы пришли к выводу, что след принадлежит одному мертвяку, и свежий к тому же. Тогда командир отряда, завзятый медвежатник, принял решение разделиться: четверо спускаются вниз по реке, а остальные четверо поднимаются в горы. Надо сказать, что эти мортисы - сильные и выносливые зверюги: дабы так скакать по горам, как это делали мы, выносливые и закаленные мужики, нужно обладать недюжинной силой и ловкостью. Заметили!
И разделились.
Один, два, три, четыре хищника ушли вниз по реке, и столько же стали подниматься в гору.
Хитрые твари.
Иногда нам вдалеке мерещился размазанный силуэт взрослого мужчины. Тогда мы прибавляли ходу, и, дойдя до предполагаемого места, где его видели, находили следы недавнего инородного пребывания: сломанную свежую ветку, нечеткий отпечаток ноги, слегка примятую траву, свидетельствующие о том, что здесь прошел человек. Или мертвяк. Самое удивительное было в том, что, когда связывались со второй половиной отряда, их отчеты были такие же: видели силуэт, идут по следу, сдвинутый камень, примятая трава и отпечатки ног на мягком грунте. Разве такое может быть? Чтобы, кто бы то ни был - хоть мертвяк, хоть зверь, хоть человек - находился в двух разных местах одновременно? Мистика, да и только. Охотники, переглядываясь, двигались вперед, каждый думая о своем. Я, к примеру, думал, что за вознаграждение за этого мортиса можно, наконец, съездить отдохнуть с семьей: я с женой, старший сын и дочка. Наследить.
Сломать ветку.
Сдвинуть камень.
Показаться, но только лишь слегка, чтобы подогреть интерес и выявить желание идти следом. Только бы звери не поняли, что их уводят от логова.
И, уйдя подальше, замереть на мгновение, раздваивая сознание. Вниз, к мерно катящей свои воды реке. Тихо метнулась легкая тень - вторая четверка зверей идет по следу, который петляет, как заяц, возвращаясь на одно и то же место.
Показаться и здесь.
Пошуметь.
Сломать ветку.
Сдвинуть камень.
И - снова вернуться в тело, оставленное в горах.
Минутку дать прийти в себя.
Чтобы вновь сорваться в бешеный бег.
Запасы пищи стали подходить к концу: вяленого мяса и сушёных фруктов осталось самое большее на два раза, хлеб засох и превратился в сухари. Воду мы не брали - кругом было достаточно родников и пресных речушек, чтобы не испытывать жажды. В первую нашу ночевку, когда мы еще не разбивались на четверки, несмотря на выставленных часовых, пропал основной запас еды: осталось только то, что было сложено у костра. Вопросов сразу возникла куча: какой был смысл красть еду, если можно было перебить всех нас? Или не всех, а некоторых, эффект был бы такой же. Назад мы не повернули по причине того, что еду можно добыть и по пути, все отряды так и делали, тем более, что трудности это не представляло никакой. Каждый в отряде - охотник в прямом смысле этого слова, либо на медведя, либо на волка, и уж поймать рыбу или мелкого зверька он всяко в состоянии. Если и есть в тайге превосходные пловцы, то это медведи! Ни кони, ни собаки сравниться с ними не могут. Легко и непринужденно рассекает медведь воду, пыхтя и создавая волночки подобно небольшому паровому катеру. Выражение морды у хищника самое невинное, ну хоть на открытку снимай! Толстая кожа на его морде не передает характерной для других хищников угрожающей мимики. Едва заметные среди густой шерсти круглые ушки не прижимаются к голове, как у волков и рысей, другие выражения ярости также не очень заметны. Вроде и не зверь совсем, а человекоподбный неуклюжий и добродушный толстяк. Но с непредсказуемым характером... Преследующий наших робинзонов толстяк пересек исток в считанные секунды и, чтобы подплыть к берегу, старался преодолеть загородившее путь бревно. Медведи нырять не любят: вода наливается в уши – а потому он, сопя и кряхтя, попытался перелезть через бревно сверху, крепко обхватив передними лапами. Все – это последняя преграда между ним и ребятами. Сейчас зверь выскочит на берег, и убежать от него некуда. Кроме топора надеяться не на что. Свободно лежащее на воде бревно под тяжестью мишкиной туши сделало вокруг своей оси полный оборот, и зверь вновь оказался в исходной точке. Медведь повторил попытку – бревно снова повернулось и возвратило зверя в исходное положение. Страшный рев оглашал реку. Для медведя это уже не бревно, а хитрая, непреодолимая ловушка. Он яростно схватил клыками сосновую кору, заколотил по бревну когтистой лапой. Вышибая из коры крошки, снова и снова повторял свои безуспешные попытки и, кувыркаясь вокруг бревна, показывал ребятам свой израненный, с гнойными ранами зад. Наконец раскачанное бревно отцепилось от кустов, течение и ветерок вынесли его в разлив сора. А озлившийся на бревно медведь все крутился и крутился вокруг него – ему было уже не до ребят. – Пронесло! – нервно выговорил Андрей, наблюдая, как бревно вместе с акробатом скрывается за волнами. – Вот именно – пронесло, – согласился Анатолий, еще сжимая побелевшими пальцами топорище. – Как возвращаться будем? Видел, как он наш облас расхлопал? Это он специально, чтобы не дать нам скрыться. Правильно рассчитал – теперь мы на острове позагораем. – Поживем, пока калмыки не приедут, – беспечно ответил Андрей. – Долго ждать придется: последние семьи нонешней весной обратно в степи вернулись, одна Маруся осталась. Видно, не приглянулось им у нас – на родину тянет. – Тогда вернемся к землянке, может, пароход или катер нас подберет. – А ты за три дня хоть одно судно видел? Пока вода не спадет, весь флот протокой ходит, короче получается. Ждать нечего, надо самим выбираться. Однако и на плоту не выгрести: загонит ветром или течением куда-нибудь в кусты и сиди там, кукарекай. Невесело рассуждая, тащились ребята обратно к землянке. Вот и изгородь, возле которой они встретились с лосиной семьей, деревянное корыто, под которым нашли соль... – Толя! А что, если нам на колоде уплыть? Вон она какая здоровая! – Надо попробовать. Поднять-то она нас подымет, да очень уж узковата – можно перевернуться. – А мы к ней противовес из бревнышка проволокой прикрутим и парус из полога смастерим, как на катамаране, – загорелся Андрей. – Давай лучше поедим сначала, чаю попьем, а потом ты на песочке начертишь, что ты опять выдумал. Покумекаем, что и как. Спешить нам теперь некуда, – охладил его пыл приятель. Угли у дверей избушки еще не остыли, и их удалось снова раздуть. Костер весело задымился: чтобы отогнать мошкару, в него подбросили гнилушек. Андрей взял котелок и спустился к воде. Медвежьи следы еще не успели исчезнуть, но они уже не тревожили парня: зверь теперь далеко. Андрей наклонился к воде, чтобы зачерпнуть котелком, и ухо его уловило странный ноющий звук: как будто большой паут бьется в оконное стекло и нудно жужжит. Звук нарастал, растекался и приближался к избушке, и скоро Андрею стало ясно: идет моторка. Забыв зачерпнуть, он выскочил на бугор и заорал что есть мочи: – Толя! Моторка идет! Вали дров в костер! Но нужды в этом уже не было: моторка показалась из-за поворота и взяла курс на избушку. – Сюда! К нам! Эй! – забегали по берегу ребята. С моторки им махнули фуражкой – заметили. Ура! – Гордеевская лодка, – узнал Толя, – это нам повезло, свои ребята. Лодка ткнулась высоким носом в песок и «свои ребята» в количестве трех попрыгали на берег. – Так вот вы где! – укоризненным тоном начал старший из братьев, Николай, – отдыхаете, а в поселке почти что тревога. Варвара Макаровна прибегала, просила поискать по пути. Мы как дым засекли, так и поняли, что это ваш. Ну что, как добыли? Есть на уху? – Они тут медведя пасут, а не рыбу ловят, – перебил Николая младший, Ванюша, разглядев на берегу следы. – Это не мы, а он нас пасет, – пояснили ребята. – А у вас что – пугнуть его нечем? Из избушки его через окошко без риска завалить можно. Лучше, чем с лабаза. – Мы без ружья. И вернуться не можем: он у нас облас раздавил. – Тогда грузитесь к нам в лодку. Повезло вам, что мы ездили картошку садить, а то еще неизвестно, сколько бы ждать пришлось. Долго ли пацанам погрузиться. Через минуту все имущество в лодке. – Спасибо, что сняли нас с острова, – сказал Андрей. – Не нас благодарить надо, а Пашку Нулевого с правлением – это из-за них нам на островах огород прятать приходится. Кабы не они, так разве ж мы поехали б... Хорошие лодки умеют делать Гордеевы! Высокий нос уверенно режет воду, и лодка легко взбегает на пологую волну. Мотор на корме громко и ровно мурлычет, слегка покачивает. Жизнь хороша! И в особенности хорошо то, что хорошо кончается. Несмотря на усталость, ребят не покидало радостное возбуждение, и когда вдалеке показался материковый берег, Толя вдруг запел от полноты чувств: – Славное море, священный Байкал, славный корабль омулевая бочка!.. А знаешь, – повернулся он к Андрею, – какой зверь в тайге самый страшный? – Человек! – Браконьер! – не согласился Андрей. На волнах вокруг лодки качались черные нефтяные пятна, а над головами пронесся вертолет. – «МИ-шестой», – определил Андрей, – «Мишка!» Все проводили вертолет взглядами. Аркадий Захаров
Обновлено: 13.08.2019
Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter
Артем Каменистый
Самый страшный зверь
© Каменистый А., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес
В хвойном лесу, покрывавшем южный склон Сторожевого холма от подножия до вершины, приличные кусты встречались нечасто, но здесь это правило грубо нарушалось. Густые заросли с ярко-зеленой листвой, как полагается в начале лета, тянулись узкой полосой, образовав почти непроницаемую для глаза стену. Годы назад одна из особенно злых осенних бурь свалила несколько отживших свой век сосен, оставив громадные стволы гнить и рассыпаться в труху. Образовалась вытянутая прогалина, щедро освещаемая солнцем, что позволило мелкой растительности подняться во весь рост. Но это ненадолго – хвойные великаны скоро возьмут свое, а все, на что они бросают тень, быстро чахнет.
Дирт притаился за трухлявым стволом давно упавшего дерева и не мигая смотрел вниз. Там, за кустами, просматривалось подозрительное движение, не гармонирующее с колебанием веток, раскачиваемых едва заметными порывами утреннего ветерка. Никто из людей не мог забраться так далеко от опушки, зверь – вот кто там бродит. Не белка, и не заяц, что-то гораздо крупнее. Но и не взрослый лось, уж он бы даже за такими зарослями не укрылся.
Для всех жителей Хеннигвиля, за единственным исключением в лице Дирта, ответ был всего один. И подразумевал столь же единственно правильное действие: мчаться прочь, не останавливаясь, не разбирая дороги, скривив физиономию в гримасе крайнего ужаса и прилагая нешуточные усилия ради сохранности чистоты штанов. И бежать таким образом до тех пор, пока нестерпимая боль не скрутит обессиленные легкие и каждый глоток воздуха начнет причинять нестерпимые страдания.
Нет – исключение не одно. Он позабыл про лэрда Далсера. Хотя, если говорить откровенно, его трудно причислить к жителям Хеннигвиля.
Как, впрочем, и самого Дирта.
Преподобный Дэгфинн тоже не очень-то боится леса, хотя во всем селении знают об этом лишь трое, включая его самого. Но с ним все сложно, да и традиционный ответ хеннигвильцев его вполне устраивает.
Дирта традиционный ответ не устраивал. Он ведь знал, что в этом лесу обитает далеко не одно существо. Лоси, медведи, олени, волки, косули, кабаны, зайцы, лисы, барсуки, еноты и прочие: в их присутствии легко убедиться, бегло изучив следы на первой попавшейся тропе. А однажды ему встретились отпечатки копыт неведомого создания, судя по всему, крупного. Наверное – это был зубр, хотя уверенности в подобном выводе у Дирта не было, ему ведь так и не удалось взглянуть на редкого зверя даже издали.
Следов демонов, которыми так любили пугать друг друга суеверные жители Хеннигвиля, он не встречал ни разу. Ну… наверное. А ведь, кроме него, никто не отваживался забираться в лес так далеко. Да что там говорить: редкий смельчак находил в себе силы сделать больше десятка шагов от опушки, да и таких не хватало даже на жалкую полусотню.
Интересно: почему они так неистово верят в древних демонов, если у них даже возможности взглянуть на следы нет? Вот уж прав лэрд Далсер, когда называет человека самым парадоксальным существом. Ведь мудрость и глупость зачастую мирно уживаются в одной голове, занимаясь разными вопросами.
Нашел дурака: в Хеннигвиле и тухлятине применение найдут, а уж червями здесь даже младенца не напугать. Как Дирта ни заставляй, а у преподобного Дэгфинна свое мнение: что в селение попало, то там и останется, и плевать, если кто-то против.
Оленя он разделает на месте, расстелет шкуру, набросает на нее крапивы, разложит поверх нее куски парного мяса, завернет как следует, подвесит за углы в теньке, после чего заберется на вершину Сторожевого холма и помчится вниз, к дому лэрда. Тот осмотрит печенку, почки и легкие, брезгливо скривится и, очень может быть, что признает дичь годной, не потребует ее выбросить. Или даже разрешит взять лакомую часть туши на свои нужды, а не относить почти все вечно голодным хеннигвильцам, ведь удачливый охотник заслужил небольшой приз. Тогда Дирту придется возвратиться, забрать добычу и спуститься вниз, к Смородиновому ручью. Там, на подмытом водой склоне, у него вырыта добротная коптильня.
При воспоминании о том, как нестерпимо вкусно пахнет на совесть прокопченная полоска оленины, желудок Дирта забурчал от нетерпения. Звук показался ненормально громким. Хотя что тут странного? Когда он в последний раз наедался досыта, тем более мясом? Такое ощущение, что никогда.
Нет, не олень: Дирт разглядел голову. Серенькая, с рыжим налетом, украшенная аккуратными ветвящимися рожками.
Косуля. Самец.
Тоже ничего, хотя с оленем, конечно, не сравнить. Мясо недурственное, но, увы, у косули его гораздо меньше. Зато и нести будет легче. Дирт за последний год порядком вымахал, но до взрослого мужика еще недотягивает. Да и телосложение у него хрупкое, до сих пор дразнят худышкой.
Пальцы на тетиве напряглись, и в этот момент ветерок затих. Дирт и раньше не шевелился, а тут и вовсе застыл словно камень.
Ну же! Ветер! Давай, задувай! Ты просто обязан отправиться на прогулку в сторону вершины, прямиком на Дирта. Утро ведь, в эту пору твое направление меняется редко.
Изменение может привести к непоправимому. Как бы Дирт ни мылся в неделю по два-три раза, до смеха удивляя грязнуль вроде Фроди, чуткие ноздри косули неминуемо уловят человеческий запах, и шустрое животное помчится по склону длинными прыжками, забавно вскидывая высокий круп. Глупо браться за лук, когда между целью и тобой густое переплетение зеленеющих веток. Стрела, зацепив хотя бы одну из них, непредсказуемо изменит направление, и придется попрощаться с рогатым мясом.
А потом неизвестно, сколько будешь стрелу разыскивать: в таких случаях они имеют нехорошую привычку теряться.
Дирт взмолился силам, насылающим ветер. Жители Хеннигвиля не одобрили бы попахивающую язычеством молитву, но ему давным-давно было глубоко безразлично их мнение почти по всем вопросам, а уж в том, что касается божественного, – в самую первую очередь.
Высшие силы решили сжалиться, видимо, хоровое бурчание желудков хеннигвильцев достигло небес, мешая спать их обитателям: листва на кустах затрепетала, лицо ощутило еле заметное движение воздуха. Косуля, объедая листву и молодые побеги, все заметнее приближалась к удобному просвету, где ничто не помешает полету стрелы. Жалкие тридцать с небольшим шагов, на такой дистанции Дирт и по только что вылупившемуся цыпленку не промахнется. Мало того, острием легко угодит в глаз, левый или правый – как выберет.
Над головой захлопали крылья. Похолодев, он опять взмолился всем высшим силам сразу, чтобы избавили его от этого, пощадили, не лезли в такой ответственный момент: реакцию пугливой косули на резкий тревожный шум поблизости предсказать было несложно.
Похоже, поздно взмолился: хлопанье крыльев стихло, и следом раздался оглушительный треск. Дирт стремительно оттянул тетиву, выстрелил в уже дернувшееся животное, после чего оставалось печальным взглядом проводить улепетывавшую косулю, так и не ставшую добычей.
Он поднял голову, нехорошим взглядом оценил продолжавшую стрекотать сороку. Прикончить шумную тварь? Отомстить за ее гнуснейшую подлость? Да ну ее, еще стрелу потеряет. Нечего мараться о глупую негодяйку. Сохраняй она тишину, могла бы всласть поклевать склизкие кишки, оставшиеся после свежевания туши. Крикливые белобоки обожают разорять чужие гнезда, пожирая яйца и птенцов, но и падаль уважают немногим меньше воронья. Да и не только они, в лесу ее почти все уважают.
Стрела, перерубив пару веток, по самое оперение зарылась в изъеденный гнилью ствол давно упавшей сосны. Удачно получилось, недолго пришлось искать. Осторожно ее вытащив, Дирт проверил заточку наконечника и состояние древка, после чего спрятал в колчан. Покосился на солнце. Высоковато успело подняться. Очередное неудачное утро: он опять вернется без добычи. Ну что ж, может быть, повезет завтра, или в Хеннигвиле что-нибудь изменится в лучшую сторону.
Кот такой милый: грудка белая, ножки серые, гладкие, на солнышке лежит, греется – душа радуется. Но это смотря для кого. Всем известно, что для мыши страшнее кошки зверя нет. Но мышка, что из басни «Страшный зверь» — глупая, увидела зверя с благообразной внешностью и говорит: «Добрый, добрый…». И не испугалась она его. А вот громкогласного петуха устрашилась. И только мать подсказала глупышке-мышке, кого воистину надо опасаться. Внешность порой обманчива…
«Страшный зверь»
Мышка вышла гулять. Ходила по двору и пришла опять к матери.
— Ну, матушка, я двух зверей видела. Один — страшный, а другой — добрый.
Мать сказала:
— Скажи, какие это звери?
Мышка сказала:
— Один, страшный, ходит по двору вот этак: ноги у него чёрные, хохол красный, глаза навыкате, нос крючком. Когда я мимо шла, он открыл пасть, ногу поднял и стал кричать так громко, что я от страха не знала, куда уйти.
— Это петух,- сказала старая мышь.- Он зла никому не делает, его не бойся. Ну, а другой зверь?
— Другой лежал на солнышке и грелся. Шейка у него белая, ножки серые, гладкие, сам лижет свою белую грудку и хвостиком чуть двигает, на меня глядит.
Старая мышь сказала:
— Глупышка! Ведь это сам кот.