Значение слова присно в кратком церковнославянском словаре. «Тот, Кто сотворил веки, был и прежде веков, и в полном молчании создал небесные силы святых ангелов». Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон
И ныне, и присно, и во веки веков
"Рождественские истории 2015 года «Городское фэнтези» (Городские легенды, сказки и страшилки.)
Привет всем! Я рада, что вы будете с нами. Теплая компания долгими зимними вечерами согревает... "
Мелким черным шрифтом по нежно-голубой странице вырванный с середины кусок форумного текста.
Закрыл, не дочитав. Открыл следующее:
"Формула счастья
Какой мерой мерите, такой вам и отмерено будет. Хочешь быть счастливым? Будь им! Здоровье, любовь и мир в семье, материальное благополучие и другие составляющие формулы счастья зависят от нас самих".
Следующее:
"Сайт предоставляет широкие возможности для публикаций текстов, размещения фотографий, иллюстраций, личного общения, продвижения собственного творчества. Теперь проводить время в социальных сетях можно с пользой".
И опять:
"Маленькие хитрости интернета и компа" расскажут и ответят на многие вопросы новичков, ведь мы делимся тем, что знаем и умеем сами, без лишних "заумных" слов и насмешек над "чайниками"!
История интересов в непрочитанном спаме почтового ящика. Их можно было удалить, не задумываясь, не тратя драгоценного времени на скрупулезное пролистывание в поисках хоть какой-то полезной информации. Он все понимал, но закрыть вкладку ее почтового ящика не мог. Не находил сил. День, неделю, месяц, год, второй... Закрыть вкладку – перерезать последнюю ниточку, связывающую их, оборвать пуповину, отправляясь в свободное плаванье в океане бытия без нее. Вот только младенчик из него выродится недоношенным, нежизнеспособным, "некликабельным".
"Только 3 автомобиля CLA-Класс «Особая серия» Вы можете приобрести по особой цене 1 385 000* рублей. Спешите стать одним из трех покупателей!"
И следующее:
"Помоги мне..."
И опять:
"Неожиданный взгляд на бизнес с точки зрения философии, человеческой мудрости и личного опыта, цитаты из книг, поучительные, наглядные истории других. Круг общения достойных собеседников".
Он принимал эти входящие непрочитанные письма как лекарство – по десять пилюль в течение дня. При острой боли – одно-два старых, датированных ноябрем 2013 года, с первого взгляда выучив их наизусть. Отправленных не было, и корзина тоже была пуста. Она не любила оставлять что-то после себя. Кроме него, но он не в счет. Он взрослый, сильный, са-мо-сто-я-тель-ный.
Восемь:
Девять:
56*19"06"44*0"04"
Десять:
"Тета-хилинг (ThetaHealing) – универсальная технология физического и духовного исцеления. Она очень проста в освоении и доступна абсолютно любому человеку. А главное – она дает мгновенные результаты: именно поэтому тета-хилинг еще называют технологией мгновенных исцелений".
Свернул окно, снова углубился в договора, дополнительные соглашения, спецификации. Работа ладилась. Больная точка в подреберье не отвлекала. В его кабинете открытые жалюзи, за чистыми стеклами падают с вечернего неба пушистые белые хлопья. В приемной секретарь угощает кофе дежурного курьера, отвлекается на телефон, уточняя завтрашнее расписание. Внизу попискивает шлагбаум парковки – сотрудники потихоньку разъезжаются по домам, не поощряя друг в друге стремления к трудоголизму. Он сам уедет не последним. Не будет тревожить ночную охрану горящим в окнах светом, не заставит выходить на декабрьский мороз парковщика, не будет ползти по пустым, занесенным снегом дорогам до квартиры, мечтая лишь преклонить голову к подушке, чтобы через несколько часов заново пересчитывать дубовые панели отделки стены напротив рабочего стола. Выключит компьютер, достанет из встроенного в стену шкафа пальто, выпьет на дорожку бренди и отправится на тренировку в клуб, немало не волнуясь о том, как сочетается алкоголь с водительским местом и тяжелыми физическими нагрузками. Он давно не садился за руль трезвым, даже с утра употребляя крепкие спиртные напитки так же, как иные пьют чай: пару глотков ячменного виски с бутербродом на завтрак, пару стопок холодной водки на обед, благородные коньяк или бренди в любое время дня. Привычка не являлась снотворным, успокоительным, никак не влияла на его здравомыслие, скорость реакции и работоспособность. Никто и никогда не видел его пьяным, а автоинспекция не останавливала машину с его номерами. Так было нужно.
Серый зимний день, машина по стекла в дорожной грязи, сыплющаяся с неба ледяная крупа, осточертевший номер паркетника впереди. Стандартный рингтон на все входящие, кроме номера жены, но она сегодня не звонила.
– Слушаю.
– Здравствуй. Ты за рулем?
– Да, если это можно так назвать.
– Можешь остановиться?
– Я в пробке на кольцевой, ползу со скоростью улитки, а это все равно, что стою.
– Остановись, пожалуйста, включи аварийку.
– Зачем? Что-то случилось?
– Да.
– Что?
– Ты остановился?
Он переключил передачу, поставив рычаг на "нейтральную скорость", но только потому, что поток в очередной раз замер. "Сегодня Государственная Дума приняла в третьем чтении закон о..." сменил радиоволну на незатейливую песенку из советского мультфильма "Кабы не было зимы, в этом нет секрета, от жары б увяли мы, надоело б лето... ", соврал:
– Да.
Тишина, будто собеседник собирается прыгать в холодную воду. Жена сегодня не звонила. Кажется, он уже тогда понял, что произошло.
– Она разбилась утром на Кутузовской. Мне очень жаль. Нам всем очень жаль.
"...лёд на речке не замёрз, кабы, кабы, кабы..." Новый год всего через пять дней. В городах засильеелок, одна другой наряднее. Под влажным мокрым снегом, на черной голой земле разукрашенные деревья выглядят жалко. Но дети рады. В крупных городах дети не знают, что этот праздник бывает белым, сугробистым. Он переключил передачу, проехал пять метров, не позволив перестроиться особенно "торопливому" Бентли. Остановился. Спросил:
– Как?
– Авария. У маршрутного такси лопнуло колесо.
– Она ехала в маршрутке?
– Нет. У такси лопнуло колесо. Его понесло на остановку. Ты же знаешь, там с утра всегда полно народа. Я не представляю, зачем она это сделала...
– Она была на остановке, и ее сбило маршрутное такси?
– Да нет же, черт... Она была за рулем и зачем-то бросила машину под маршрутку. Сам бы не поверил, но камера – на этом проклятом перекрестке всюду одни камеры! – записала, как ее машина из второго ряда с ускорением устремляется прямо под такси, в зазор между ним и остановкой. Удар со стороны водителя и... все. Слушай, давай я тебе при встрече все расскажу и покажу. Ты когда прилетаешь?
– Завтра после обеда. Тело в морге?
– Да. При ней были все документы, обошлись без опознания. Тебе перерегистрировать рейс?
– Нет. У меня вечером встреча. Скажи, чтобы распорядились насчет кремации. Еще кто-нибудь пострадал?
– Нет. Нет, вроде бы. Слушай, какая встреча?!
– Важная. Завтра буду.
Он не попрощался. Нажал отбой. За стеклом серый день неспешно набирался темноты. Впереди, перекрыв соседнюю полосу, дорожники укладывали асфальт прямо в жидкую грязь.
Светофор мигал желтым. Люди все еще переходили дорогу, семенили, срываясь в короткие перебежки. Дорога широкая, а светофор горит совсем недолго, если замешкаешься на старте, то можешь стать добычей какого-нибудь ретивого табуна под уздой железного капота. Впереди Кутузовский Перекресток. Именно так, с почтительной заглавной буквы "П". Это там за последние два года ни одной аварии, даже в День Жестянщика, традиционно «отмечаемого» по первому холодку, дорога не украшена битым пластиком фар. А здесь можешь и угодить кому-нибудь на бампер, подлететь сломанной куклой, небо с асфальтом перемешав. На Перекресте тоже бились. Много бились, что ни день, то авария, что ни авария, то покойник. Но как два года назад, аккурат под Новый Год, батюшка молитвой отчитал, святой водицей окропил, кадилом дымным из стороны в сторону помахал, так даже автобусы вовремя приходить стали, чего с ними отродясь не случалось и ни на каких других остановках до сих пор замечено не было.
Он покивал, что слышал о чудесах Кутузовской, слышал и впечатлен. Включил поворотник, закладывая вираж к гипермаркету, остановился, высаживая подобранную на заснеженной обочине бабку, вспомнил, что в холодильнике за выходные значительно опустело, вышел сам, разрешая порывистому холодному ветру играться с полами незастегнутого пальто, пряча руки и карманы от бабкиных материальных благодарностей, с тоской разглядывая бесконечные магазинные площади. Покупать продукты там ему не хотелось. От этих законсервированных в стерильности залов беспричинно веяло мертвечиной.
Похоронная суета прошла мимо него. Из-за погодных условий рейс задержали, и в последнюю дорогу благоверную собирали совершенно чужие люди. Он увидел ееуже в зале прощаний. Увидел чье-то постороннее восковое лицо в обрамлении слишком живых цветов, скверно заретушированный кровоподтек под кромкой платка, плотно сомкнутые синеватые губы. Ему не хотелось ее в них целовать. Пришлось. Ему не хотелось слушать все то благостное, что каждый имел сказать, будто пытаясь перещеголять предыдущего оратора в слащавости словоизвержения. Пришлось. Ему не хотелось принимать все эти бессмысленные соболезнования, выставляться напоказ для всеобщей жалости. Пришлось. Он смотрел на небольшой гроб своей супруги, смотрел, как затягивает его в открытую дверь печи, и все ждал, когда у него наступит это разрекламированное психотерапевтами шоковое состояние. Когда болезненно ёкнет сердце, когда станет невозможно дышать от невыносимого чувства потери? Ведь черным дымом в трубу уходила единственная женщина, которую он когда-либо любил, которая была для него больше чем женой и товарищем – она была смыслом его жизни, буквально. Но у него даже пятка не чесалась. В голове вертелись статьи Кодекса, пункты и подпункты нормативных соглашений. Ощутил облегчение, получив на руки плоскую лакированную коробку траурных цветов, собрался уходить, но дальше следовал обязательный поминальный обед, где после праха покойной он был вторым по важности виновником торжества. Уйти было никак нельзя, а обозначать присутствие и показательно скорбеть для него невозможно. Пришлось пить и поить окружающих, чтобы задушевные речи сменились столь же задушевными песнями. В итоге все закончилось обновлением вдовьих простыней с какой-то официанткой. Коробка с пеплом осталась в прихожей на консоли для ключей под украшенными праздничной мишурой сосновыми ветками. Нет, это была не официантка. Это была лучшая подруга покойной.
Пища на кассе стейком и пучком салата сам себе сознался, что до образцового вдовца ему так же далеко, как до образцового мужа. И поздно говорить "Прости" за все пропущенные годовщины, отмененные культурные походы и отпуска, полуночные возвращения и ленивые выходные. За всех женщин, что вертелись рядом, которых он не замечал – но поди это докажи, когда находились "доброжелатели", доносящие на то, чего и не было. И на то, что было мимолетным. За все подарки, которые он не сделал, за все цветы, что не преподнес. За все его брюзжание, за капризы, за раздражение, которое невольно сбрасывал на нее... Поздно говорить, да и незачем. Она же его не бросила, уйдя со скандалом к другому. Она просто... умерла.
Впервые ее почту он вскрыл на сорок дней. В офисе кто-то неосторожно вспомнил об отосланных ей фотографиях с последнего юбилея фирмы. Вспомнил, а он находился достаточно близко, чтобы говорившему стало неловко. В те дни они все его оберегали, проявляли какую-то неуместную, навязчивую заботу, а он никак не мог понять отчего. Утром, бреясь, подолгу всматривался в свое отражение, пытаясь найти эти изменения, что сигнальными маячками сообщали каждому встречному: "У меня горе. Нуждаюсь в жалости". Не находил. Ни небрежности в одежде, ни изможденности в лице, ни потери сна, ни аппетита, ни тусклого больного блеска глаз – кто-нибудь, объясните, как это вообще выглядит?! Но чем обычнее он был, тем трепетнее к нему относились люди: "Ах, как он держится! Как скрывает свою боль! Ведь он же ее любил? Любил! Надышаться не мог своим сокровищем! Наверное, до сих пор не осознал утрату, бедненький..." Осознал. Четче чем кто-либо – она мертва, отпета и сожжена. А ему? Ему не больно, не грустно, не одиноко. Только в межреберье засел злой уголек. Тогда он перестал скрывать сколько пьет, перестал заказывать у секретаря кофе и выливать его под пальму, используя чашку для бренди, стал держать бутылку в ящике стола, а не в вечно запертом сейфе. "Спивается!" – слезливо вздохнули окружающие и оставили его в покое.
Контрольный вопрос: "Как ты назовешь меня?"
Единственно возможный ответ: "******"
У вас тридцать восемь новых писем.
На сорок дней, в первых числах февраля он нашел свою иглу и приступил к путешествию по собственным венам. Тогда же он получил первую мольбу "Помоги мне" и две точки координат, не отправленные с незнакомого почтового ящика, а будто возникшие в папке "Входящие". Без адреса, без отправителя, без времени. Здравомыслящий человек сразу же заподозрил бы неладное. Здравомыслящий человек решил бы, что в его близком окружении завелся враг, желающий раскачать и без того уязвленную психику, довести его до срыва. Здравомыслящий расчетливый делец нашел бы независимого программиста, который сказал бы кто и когда взламывал его компьютер, засел бы в засаду, выставив свое потрясение приманкой, и стал бы ждать, когда на нее клюнет заинтересованная рыбка. Здравомыслящий присмотрелся бы к своему окружению " "Is fecit cui prodest"*, но он ничего этого делать не стал. Сошел с ума? Поверил? Нет. Он точно знал, что в его самом ближайшем окружении всем давно и хорошо известно: его психика примет все, а играть на временном помрачении опасно и бессмысленно. У него не голова – у него беспристрастный суперкомпьютер. Получив первую мольбу, он вытащил из архивов милиции материалы по тому ДТП: фотографии, отчеты, протоколы осмотра места, опроса свидетелей и пострадавших, видеозапись – копии, разумеется.
– Ты ничего не найдешь. Водитель нормальный мужик, двадцать лет стажа. В случившемся никто не виноват, кроме нее. Юридически она нарушила несколько правил дорожного движения. Фактически... покойников было бы больше.
– Я никого не ищу. Мне просто надо... посмотреть.
– Зачем бередить?
Пленку он не тронул. Не имел к ней интереса. Протоколы отложил. Нужны были только подшитые к делу четкие цветные фотографии, и то не все. Выдавленный на обочину покореженный автомобиль, смятый металл передней стойки, срезанная дверца, безжизненно обвисшая женская рука в черной кожаной перчатке – зрение стало совсем туннельным, – бордовые росплески по грязному снегу.
– Кровь пролилась.
На место аварии он отправился только три недели спустя.
От гипермаркета домой на Белинского дорога была только одна – через Кутузовскую. Он долго искал по карманам ключи от машины, долго грел еще теплый мотор, настраивал радиоволну "...первые сведения о праздновании христианами Рождества относятся к 4 в. Вопрос о реальной дате рождения Иисуса Христа является спорным и неоднозначно решенным среди церковных авторов. Возможно, выбор 25 декабря связан с приходившимся на этот день языческим солярным праздником..." – бодро вещала диктор.
– Все у них спорно, – проворчал, выруливая со стоянки. – Сейчас они спорят, был ли Иисус вообще.
Диктор дала повод: завтра Рождество, а там и Новый Год рядышком, а у него в доме никакой праздничной атрибутики – ни украшений, ни гирлянд, ни живых сосновых лап. И черти бы с ними, с украшениями, но вот лапы – лапы должны быть обязательно. Стоять в глиняном кувшине на консоли для ключей. От католического до православного Рождества, а может и дольше, пока не начнут ронять выцветшие зеленые иглы. Не им порядок заведен, не ему его менять...
Лесополоса за городом простиралась вдоль объездной, в совершенно противоположной от Кутузовского Перекрестка стороне.
У его секретаря появилось новое увлечение. Умная, исполнительная женщина имела один несущественный недостаток – склонность к мистицизму. И случившееся закономерно подтолкнуло ее искать разгадку в паранормальном. Теперь она собирала все слухи, все небылицы, что каким-либо образом касались Кутузовского Перекрестка или других подобных "несчастливых" мест на казалось бы ровных дорогах, скрупулезно подшивала их в архив и... нет, не делилась с ним соображениями, а деликатно оставляла их на видном месте. Он столь же деликатно их не замечал, "случайно" погребая под бумажными завалами, но когда одна и та же нелепица попалась ему на глаза в шестой раз, все же не выдержал:
– На Кутузовской никогда не было кладбища. Ни старого, ни нового, ни русского, ни татаро-монгольского. Капище было, кладбища не было.
– Вы интересовались этой темой? – нейтрально-вежливый тон, а в умело подкрашенных глазах плохо скрытое торжество "Тебе не все равно!" – А чье капище, вы знаете?
– Постольку поскольку. По одному из образований я историк-славяновед. Немного увлекался краеведением. А капище... скверного бога, Черного. В фольклоре фигурирует под именем Кощея. Ему приносили кровавые жертвы, иногда человеческие.
– Возможно, поэтому там столько бьются! Ой, простите, я не хотела...
– Возможно и потому. Но это было очень давно.
Ровная снежная целина искрилась в дальнем свете фар. Он не стал глушить двигатель, не намереваясь забредать по глубокому снегу так далеко в ночной лес. Но поваленных сосновых ветвей вблизи от дороги не встречалось, а он все шел и шел, теряя цивилизацию из вида. Полы пальто мели слежавшийся наст, будто и не было среди деревьев никакого ветра, будто не заглядывала сюда хозяйка-метелица, что осаждала город вот уже третий день. Сосновые ветки нужны ему были обязательно промороженные, с хрусткими кристалликами льда на длинных иглах.
Зима не сдавала позиций, косо хлестала по ногам острой сечей, выводила жалейную ледяной поземкой. Он приехал на перекресток среди ночи, гарантировав себе одиночество в этих координатах.
Она сидела на остановке. Спрятав руки в рукава пушистой шубки, утонув в капюшоне, зябко притоптывала сапожками. Он проехал на пять метров дальше, включил аварийные огни. Вышел. На нее не смотрел, но видел, как она встрепенулась, вскочила, сделала шаг вперед и как-то бессильно, опустошенно привалилась плечиком к опорной стойке. Он на нее не смотрел. Разгребал носком ботинка слежавшийся сугроб в полуметре от обочины, будто в нем, уже раз таявшем , все еще можно было отыскать бордовые капли. Засунув руки в карманы, гнул в пальцах монетку, лишь бы не обращать внимание на то, что с нее слетел серебристый мех головного убора, что ветер играет прядями, что длинные ресницы чрезмерно черны для слишком бледных щек и глаза от этого кажутся двумя провалами в Ничто, что обметанные растрескавшиеся губы безмолвно шепчут его имя. Что она сторожко, кругами подобралась настолько близко, что вот-вот он ощутит прикосновение ее замерзшей ладошки к своей гладко выскобленной щеке. Что он не видел ее шестьдесят шесть дней, тысячу шестьсот часов не обнимал. Что рядом с ней морозной ночью он давится душным ароматом белых лилий. Что модельная обувка ее на свежевыпавшем покрове не оставляет следов. Что ни она сама, ни вонзенный в сиденье скамьи тяжелый боевой серп не дают тени. Нет, он не смотрел на нее не оттого, что его внутренности кислотой выедала обида. Он не смотрел на нее потому, что если они встретятся взглядами, то она уйдет с ним. Прямо сейчас.
Он повернулся к ней. Она рассматривала его машину. Заиндевевшая ветка липы пронзала ее насквозь.
У его маленькой жены всегда было много дел. Почему смерть должна что-то изменить?
Руль лип к ладоням. Рычаг автоматической коробки передач лип к ладоням. На ладонях змеились прилипшие черные шерстинки. Зато в салоне остро пахло горькой сосновой смолой. Он знал, что скоро приедет домой, поставит их без воды в кувшин, небрежно украсит ювелирными безделушками из ее шкатулки с драгоценностями и поздравит себя с тем, что протянул еще один год. Второй. Два года в пустоте – это мало или много?
"Помоги мне".
Достаточно.
Он зло ударил по тормозам. На обледенелой трассе тяжелый внедорожник закрутило как брошенный елочный шарик.
Год и четыре месяца выгрызали ему печень, разлагали легкие, иссушали сердце, но нельзя было сказать будто в течение этого года, четырех месяцев и двух дней он успевал скучать. Работал обыденно, как вол, вел насыщенную культурно-развлекательную жизнь, пропадал в командировках, летал в отпуска, знакомился с людьми, встречался с женщинами и не слишком чурался матримониальных хищниц, пил и читал ее почту. Вот только через Кутузовскую с того единственного раза больше не проезжал.
Внезапный ливень разогнал прохожих, вынудил автомобилистов двигаться медленной, взаимно вежливой, железной гусеницей. Уперевшись взглядом в стоп-сигналы впереди идущего, переплывая моря луж, как синхронист, со скоростью потока, он думал о той глупости, что сейчас совершает. Что не надо было ему из аэропорта ехать через город, не надо было ехать домой. Что хоть на Перекрестке и бродят стадами неприкаянные души усопших, он все равно увидит только одну. Единственную. Ту, что сбросила на скамейку остановки и шубку, и платье, и сапожки. Ту, что в одном нижнем белье копается среди клумбы, то ли сажая что-то пестрое в пестром, то ли пропалывая, то ли перекапывая какие ценности. Ту, что вопреки трусливой надежде, заметит появление его слабости и приветливо махнет выпачканной землей рукой и, запамятовавшись, смахнет со лба налипшие мокрые пряди. Ту, что рассмеется чумазо и довольно запрокинет к небу лицо. Ту, что раскинет руки и закружится, затанцует легконого, совершенно забыв про мимо ползущего него, стиснувши зубы повторяющего "Вот как? Вот так! Так, так, так..." Ту, чье размытое в дожде отражение он будет долго провожать взглядом в зеркало заднего вида.
Руль давит в грудь, лобовое стекло пошло сеточкой трещин. Зарывшись носом в снег кювета, внедорожник дымит покореженным капотом. Он хрипло откашливается, чувствуя, как булькают легкие, вытирает тыльной стороной губы, отмечая отсутствие предательской крови, и лезет на волю в торжественную звездность лесной ночи. Экипируется самым необходимым, оглядывается, стирая снежком с лица сомнения, и, проваливаясь по колено в сугробы, устремляется в лес. До второй координатной точки километров сорок пять по пересеченной местности.
Он не любил бывать на Кутузовской, даже когда они были вместе. Обязан был, оттого и не любил. Всякий раз, когда обстоятельства заносили его на этот перекресток, на него накатывала тяжелая душная злоба – по сути, естественное его состояние. Естественное, но не значит, что желанное. Он слишком много видел. Слишком много и слишком многих.
На Кутузовской всегда была толпа. Серая обезличенная масса. Корм. Треба. Подношение этого города забытому местечку в пяти метрах от остановки, в полуметре от обочины, под самыми корнями старой липы, что вопреки всем стараниям главного архитектора продолжала расти и цвести. И собирать под корнями гнилостно-бурый, притягательно горячий пульсирующий сгусток самой чистой в мире боли – посмертной. Самой вкусной, жаждоутоляющей. Зимой особенно заметной.
Он проезжал мимо. Боль копилась.
На Кутузовской всегда была толпа мертвых. Серая обезличенная масса невинно убиенных душ, возложенных городом на выкорчеванный алтарь забытого заброшенного капища давно не существующего бога. Нельзя было здесь рубить лес, строить город, пролагать дорог. Есть места, которые по праву зовут проклятыми. На них нельзя жить. И ходить через них опасно. На таких местах несут самые смирные кони, переворачивая возки с пассажирами, выходит из строя надежная техника, сходит со своего чрезмерно сложного ума электроника. На таких местах души зовут новые души, насильно извлекая их из еще живых тел.
Он проезжал мимо, волей своей пресекая зов, стараясь не замечать, что мертвых становится слишком много, что не стоят они одиноко посреди асфальтных полос, что прибывают подобно половодью по весне, грозя выхлестнуться за пределы намоленной земли. Старался не замечать, как всякий раз сидящая рядом жена хохлится, как большая хищная птица, бессознательно пробует холодными пальчиками остроту заточки несуществующего серпа.
Так старался не замечать, что упустил момент, в который она решила вмешаться.
Никакой мистики. Банальный недосмотр. Он отвернулся, покинул город, она воспользовалась случаем и тут же умерла.
Назло ему на том самом алтаре. Кровью своей показательно окропив.
Когда-то здесь были заповедные пущи. Люди говорили про них тихо, недобро, и ходить вглубь, что поодиночке, что гурьбой остерегались. Умные были люди. Еще верили предкам и чтили данные ими заветы. Сказано нельзя, значит нельзя, и каким бы ни был свежим воздух, сладким мед, шелковой трава, непуганым зверь или крупной ягода – шагу в запретное место не делалось. Вот только вымерли, как это с ними часто случается, умные, и остались после них деловитые, да неверующие. Наложили руки загребущие в заповедное, прельстились бесхозным богатством, лес порубили, зверье распугали, землю камнями засорили, застроили. То усадьбу кому поставят, то переделают в пионерский лагерь, а то и вовсе секретный объект для опытов селекционных возведут. Да только сложно удержаться на земле, коль хозяйке ее не по нраву придетесь. Скинет. Порушит. Буреломом развалины прикроет, снегами тропинки к ним запорошит, а под снегами теми не вода мерзлая хрустеть станет, а косточки мелким крошевом распадаться будут. Косточки жадных, глупых, деловитых, да невинных, но любопытных.
Он вторгнется в эти пущи-пустоши бестрепетно, прохрустит этими костьми равнодушно, вывалится распаренный в развалины к вечеру сочельника, растеряв по дороге большую часть одежды, экипировки и не важной уже человечности. То ли удар тому станет виной, то ли принятое вопреки гордыне решение, то ли долгий и сказочно коварный путь по бездорожью, но впервые за два прошедших года в межреберье не ворохнется злой колючий уголек. Жаром стечет в ладони, что второпях станут разгребать снежные наносы до наступления новой, в какой-то части яви Рождественской, ночи, откапывая приваренную, проржавелую крышку подвального люка, что распахнется перед ним сама, будто ворота терема перед долгожданным другом, открывая затхлую манящую глубину. Открывая дорогу в навь. Куда он ринется без толики сомнений.
Она встретит его там.
Шесть толстых кос стекают по спине, плечам, груди, по белой, вышитой серебром, убранной мягким совиным пухом поневе до самых пят. Она идет к нему из дальней стороны подвала, плывет, величаво сияющая в кромешной мгле, давая время надышаться, насмотреться на себя. Не шелохнется битый камушек, не преломится тонкая крысиная косточка, лишь позванивают тяжелые височные кольца в строгих каплях граната, да перешептываются с нездешним ветром вплетенные в косы перья неясыти.
Пояском узорчатым, из травленной красками человечьей кожи, плетеным подвешен к стану тонкому тяжелый серп с лезвием грехами темным.
Остановится: руку протяни – заскользят пальцы по рубахе мелким жемчугом речным обсыпанной, но четкой границы лунного света из открытого люка не переступит. Так и останется во мраке звездой холодной.
– Как это некрасиво, так редко посещать свой алтарь, – скажет она, и голос тихий ядовитым туманом вползет в его уши. А через сетчатку прямо в мозг вопьется ликующее "Ты не бросил! "
– Зачем ты умерла там? – не разомкнет он безмолвных уст, но его голос прогремит, роняя бетонную крошку с потолка, а где-то за ее спиной загрохочут горные обвалы, заскрипят стволы древесные с корнями из земли выворачиваемые: "Зачем? Зачем? Зачем... там?"
– Там было много "потеряшек". Не ты, так я, – удушливым запахом лилий возникнет "Важно ли то, что люди развели наши капища, как спальни опостылевших супругов? Важно ли, что ты пьешь хмельное, а не гему? Важно ли, что мы вновь и вновь проживаем мотылиный человечий век, рождаясь, старея и умирая? Ты все также тянешь жизнь из этого города, собирая будущему силу. Я все также провожаю усопших в новое рождение. Не я, так ты".
Когда-то в этих землях жили боги. Когда-то в этом мире жило множество богов. Не плохих и не хороших, не добрых и не злых, не справедливых и не вероломных, не великих и не ничтожных – со всех сторон обыкновенных создателей, рядовых и во всем могуществом уникальных. Жили, творили, мечтали, любили, ссорились, ненавидели, прощали, разрушали, созидали – были согласны с Законом Единым и над всем сущим Предстоящим. И когда из сущего по воле Закона вышли люди, во всем слабые, кроме веры своей неуемной, боги приняли их так же, как принимали все Законом данное. Только вот люди Закона не знали, ничего о нем не ведали и в неведении своем, стремясь сущее безвестное к порядку призвать, Закон богами подменили, на них опираться в суждениях стали, им верой своей безграничной образы кроить принялись. И кому-то по нраву пришлись те личины, сели на плечи подобно одежде по меркам снятой. Возомнили могущественные по воле верящих себя Законом, каждый своим и каждый над всем властвующим. Принялись, ослепшие, терзать сущее по воле своей да в меру разумения своего переворачивать. Но вот только Закон, как был испокон Единым, таким и остался, ни на чьи «хотения» не разменявшись. И не стало богов, на веру нестойких. А иные и по сей день здравствуют. В людском обличии.
Его, гипермаркеты не любящего, с девяти до семи юристом работающего, старушек на автобус опоздавших по обочинам бескорыстно подбирающего, по командировкам многочисленным разъезжающего, в заслуженный отпуск на курортах обретающегося, в выходные ленящегося, материальные блага считающего, по жене любимой тоскующего и на нее же, зловредную, обижающегося, порой капризного, порой несносного, ревнивого, неверного, щедрого, разгульного, веселого, удержу в своих причудах не знающего – его такого понятного и обыкновенного и ныне во многих религиях считают воплощением всего зла присного, сущего да грядущего. Вот только он в себя верующим не верит, слушать их не желает и власти ими надуманной не алчет. Он есть тот, кто есть, кем был всегда – Пахарь Битв, дорогу в Навь стерегущий. И жена его та, кем всегда была и во веки будет – Жница, Явь иссекающая, сущее к сущему возвращающая. А до того, что думают другие, дела им нет и не будет. Закон с ними, с другими.
– Из яви в навь, – он закатает рукав рубахи, зубами вопьется в предплечье, перегрызая рудную жилу, – Из нави в явь.
В лодочку горсти побежит горячая темная кровь. Она шагнет навстречу на границу тьмы и света, в серебре зимней ночи прозрачная, бестелесная, встанет перед ним на колени, обнимет руками ладонь его, как самую драгоценную чашу – вздохнут укоризненно гранаты височных колец «Зачем, жестокий? Мне хватит и капли».
Она сцеловывает сочащуюся сквозь пальцы багряную капель, припадает к соленому животворящему вину, с каждым глотком плотью живой наливаясь. Она ни на миг не разорвет тесное сплетение их взглядов.
Он не знал ласки откровеннее.
Ей действительно хватило бы капли.
Он хотел бы отдать ей все.
В темной горячей крови привкусом жирной сажи праха человеческого растворялось одиночество двух последних лет.
– Как ты назовешь меня? – спросит, с колен поднимаясь, руку его одаряющую к сердцу своему молчаливому прижимая.
– Морана, – ответит и ощутит ладонью первый упругий толчок, – Супруга моя.
– Как я назову тебя? – вздохнет умиротворенно, после двух лет наново воздухом живым грудь наполняя.
Промолчит он, привлечет к себе на плат серебряный света зимнего, света здешнего, границу тьмы мертвой переступить вынуждая, руки ее теплеющие на плечи себе закинет, обнимет крепко, пух птичий сминая. Погладит по косам шелковым, в губы желанные поцелует и все-таки промолчит, ибо нечего женщине любопытной знать пароль от его почты.
В Рождественскую ночь в мир приходит бог. Так исповедуют люди. Пусть не все, но и тех, кто есть, хватает, чтобы лунная дорожка в навь выдержала легкие шаги пары босых холодных ног. В этом году в мир явилась Смерть олицетворенная. Добрая и злая, жестокая и милосердная, великая и ничтожная, ждущая и провожающая всякого.
Явилась кому-то на счастье.
* Is fecit cui prodest – Сделал тот, кому выгодно (лат).
В молитвословах и богослужебных книгах некоторые часто употребляемые молитвы и даже небольшие ряды молитв не приводятся каждый раз полностью, а обозначаются сокращенно. Такие сокращения - например, сокращение «Слава, и ныне:» - есть почти во всех молитвословах. Это не только экономит место, но и очень удобно для опытных чтецов и певцов. Однако начинающего молитвенника порой могут сбить с толку еще не знакомые ему сокращения. Поэтому мы приводим для наших читателей список наиболее употребительных сокращенных обозначений, которые могут встретиться в молитвословах.
В богослужебных книгах сокращений подобного рода гораздо больше: они рассчитаны на твердое знание читающим весьма широкого круга молитв и песнопений. В церковнославянской традиции показателем такого сокращения служит двоеточие (:) - оно выполняет здесь роль, подобную роли многоточия (…) в современной русской письменности.
«Слава, и ныне: (либо : «Слава: И ныне:» ) - Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
«Слава:» - Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу.
«и ныне:» - И ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Внимание! В Псалтири каждая из кафизм - двадцати частей, на которые разделена Псалтирь для чтения - делится на три части, после каждой из которых обычно написано: «Слава:» (эти части поэтому и называются «Славами»). В этом (и только этом) случае обозначение «Слава:» заменяет следующие молитвословия:
(Трижды)
Господи, помилуй. (Трижды)
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
«Аллилуиа» (Трижды) - Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже. (Трижды)
«Трисвятое. По Отче наш» или «Трисвятое . Пресвятая Троице… Отче наш…» - читаются последовательно молитвы:
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. (Трижды)
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради.
Господи, помилуй. (Трижды)
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Отче наш, Иже еси на Небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
Сокращение «Приидите, поклонимся…» следует читать:
Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу . (Поклон)
Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу. (Поклон)
Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему. (Поклон) .
Вместо Богородичен обычно говорим: Пресвятая Богородице, спаси нас , а вместо Троичен : Пресвятая Троице, Боже наш, слава Тебе, или Слава Отцу и Сыну и Святому Духу .
Поздравляю всех с продолжающимся праздником Рождества Христова! Именно продолжающегося, ведь попразднество этого праздника длиться целых семь дней, которых едва-едва хватает, чтобы прочувствовать это торжество. Но напишу я, пожалуй, не про это.
Множество молитв заканчиваются на такие слова: «И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь». Мы так часто слышим их в молитвах, что воспринимаются они как хвостик, без которого нельзя, хотя и не понятно почему. Поделюсь своим восприятием данных слов, и своим молитвенным переживанием, при их звучании.
«Ныне» знаменует наш век, на который нам выпало жить. В смысле не всем людям, а конкретно мне, конкретно ныне живущим. И в это самое нынешнее время мы хотим славить Бога, благословлять и молить Его о Его милости.
Кстати, частые повторения «Его» в молитвах, особенно в псалмах, не случайны. Ведь приговаривая к каждому слову местоимение»Его» мы обозначаем, что предмет, о котором говориться (в нашем случае «милость») исходит лично от Него. И никакой «милости» самой по себе, без Бога - нет, и быть не может. Милость только Его, и всех тех, кому Он её даровал. Вот хороший пример, который намного лучше воспринимается, если брать во внимание написанное выше: «Милость же Господня от века и до века на боящихся Его, и правда Его на сынех сынов, хранящих завет Его, и помнящих заповеди Его творити я» (Пс. 102, 17-18).
Пойдем дальше. «Присно» можно понимать как время, которое было до нашей жизни, и которое наступит после нашей смерти. Ведь с нашей смертью все продолжает быть, как и было до нас. Указывая на время, которое было до нас, мы как бы подтверждаем, что мы присоединяемся к славословию тех людей, которые хвалили Бога до нашей жизни и соответственно будем согласны с теми, кто будет продолжать это дело после нас. Более того, время «присно» заключает в себе даже жизнь тех, кто после смерти пребывает в Раю или Аду.
Но как мы знаем, Рай и Ад будут не вечно, этим обителям душ человеческих придет конец. И даже само время перестанет существовать. И потому следует указать и на следующее время - «веки веков», которые можно понимать как «время», а точнее, вечность, которая наступит после Конца мира, в начале Царства Небесного. Но так как мы не знаем, сколько именно это веков, то говорим «во веки веков». Если посмотреть на старые молитвы, то в некоторых молитвах написано просто «во веки. Аминь». Видимо с какого-то времени Святые Отцы разглядели в этом какую-то конечность, ибо «во веки» можно понимать как время, которое может закончиться через N-ое количество веков. Но так как целью стоит указать не время, а вечность, то и решили добавить еще раз слово «век» во множественном числе. То есть это можно понимать как «и во много много веков». Между прочим к этому приему прибегал сам Христос, указывая прощать брата до седмижды семидесяти раз. И потому стали добавлять «во веки веков», указывая, что веков будет множество, тысячи тысячи. После Второго Пришествия Христова, после Страшного Суда, наступит новый век. И этот век будет не частью чего-то, но целым, которое будет включать в себя части, самой вечностью. Даже слово «вечность» наверняка недостаточно, чтобы описать будущий век. Но не будем всуе философствовать и пойдем дальше.
Если сказать кратно, то «ныне» значит «во время моей жизни», «присно» значит «от создания мира до его конца», а «во веки веков» значит «и в будущем веке».
Разобрались. Но причем тут молитва? Произнося конец любой молитвы мы хотим её, естественно красиво и правильно закончить. И потому последние слова являются всегда завершающим аккордом нашей песни души. И этот аккорд хочется сделать как бы заправкой или приправой, к блюду нашей молитвы, которое мы преподносим Богу. Я вижу в этом окончании следующий смысл.
Во время молитвы мы концентрируемся. Вспоминаем о благодеяниях Богу к нам, думаем о просьбах, скорбим и просим прощения за наши грехи. Каждый сознательный христианин знает насколько это утомительно. И потому, в конце молитвы хочется немного расслабиться, посмотреть на все со стороны. И слова о времени, точнее о его начале без конца приводит нас в исходную точку, с которой мы начинали молитву - к созерцанию. И не просто к созерцанию, а к созерцанию во времени. Мы видим Адама и Еву, их жизнь и падение. Мы видим испытания и радости еврейского народа. Мы наблюдаем за их пленением, освобождением. Мы видим Рождение и Смерть Христа, Его Воскресение и Его заветы. Мы видим нашу жизнь, и даже предвосхищаем будущее. Мы точка в контексте времени. И это помогает нам успокоиться. Отвлечься от своей боли, заботы, нужды. Мы смотрим в вечность как в нечто завораживающее, словно миллиарды звезд на ночном небе. И тем самым пытаемся заглянуть в наше будущее в грядущем веке Царства Божьего. И это созерцание помогает нам найти себя. Найти не суетливого и грешного человека, а того, кто действительно готов оставить все на свете и последовать за Богом.
Желание быть причастником Царства Небесного. Вот это чувство, которое испытываю я в конце каждой своей молитвы.
Слава Отцу, и Сыну, и Святому, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
ПРИСНО, нареч. (стар. высок.). Всегда, во веки веков. И ныне, и п., и во веки веков. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова
Нареч. Церк. Всегда. Ныне и п. и во веки веков … Энциклопедический словарь
присно - нареч.; церк. Всегда. Ныне и при/сно и во веки веков … Словарь многих выражений
Диакон, читая ектению, держит в вытянутой правой руке орарь и после каждого прошения осеняет себя … Википедия
В православном богослужении молитвы священнослужителей, совершаемые перед Литургией. Эти молитвы читаются непосредственно перед входом в алтарь, откуда происходит их название. Совершаются без облачения, однако на практике священник может … Википедия
- (лат. Oratio fidelium), Всеобщая молитва (лат. Oratio universalis) в западных литургических обрядах один из элементов литургии, завершающий Литургию Слова. В ординарном чине мессы следует непосредственно за провозглашением Символа … Википедия
Атомный век. Публ. Современная эпоха, время научно технической революции. Мокиенко 2003, 13. Большой век. Сиб. Очень долго. ФСС, 23. В век по веки (с отрицанием). Сиб. Никогда. ФСС, 23. Век Астреи. Книжн. Устар. 1. О счастливой, радостной поре. 2 … Большой словарь русских поговорок
Обычное начало, в православном богослужении начальные молитвословия большинства церковных служб и личных молитвенных правил. В храме читаются специально поставленным церковнослужителем, чтецом. Обычному началу предшествует: Возглас… … Википедия
Кафизма, кафисма (греч. κάθισμα) в богослужебной традиции византийского обряда раздел Псалтири. Название происходит от греческого слова, означающего «сидение», что указывает на практику сидения на богослужении во время чтения кафизм (впрочем,… … Википедия
«ДА ИСПОЛНЯТСЯ УСТА НАША» - [слав. , греч. Πληρωθήτω τὸ στόμα ἡμῶν̇ (обычно именуется по первому слову: Πληρωθήτω)], песнопение византийского чина Божественной литургии, исполняемое по завершении причащения. Текстуально «Д. и.» (см.: Служебник. С. 148; Часослов. С. 124 125; … Православная энциклопедия
Книги
- Старец Ефрем Катунакский , . 171;Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков... 187; -возглашал Старец, начиная Божественную литургию. Голос его, мелодичный, глубокий и кроткий,…
- Старец Ефрем Катунакский , . &171;Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков...&187; -возглашал Старец, начиная Божественную литургию. Голос его, мелодичный, глубокий и кроткий,…
